Неточные совпадения
— Что? подкрепляешься на работу? — сказал пухлый
офицер,
садясь подле него.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух
офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он
сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Не успел Вронский посмотреть седло, о котором надо было сделать распоряжение, как скачущих позвали к беседке для вынимания нумеров и отправления. С серьезными, строгими, многие с бледными лицами, семнадцать человек
офицеров сошлись к беседке и разобрали нумера. Вронскому достался 7-й нумер. Послышалось: «
садиться!»
Пышная дама так и подпрыгнула с места, его завидя, и с каким-то особенным восторгом принялась приседать; но
офицер не обратил на нее ни малейшего внимания, а она уже не смела больше при нем
садиться.
Вдруг, с некоторым шумом, весьма молодцевато и как-то особенно повертывая с каждым шагом плечами, вошел
офицер, бросил фуражку с кокардой на стол и
сел в кресла.
— Прошу оставить меня в покое, — тоже крикнул Тагильский,
садясь к столу, раздвигая руками посуду. Самгин заметил, что руки у него дрожат. Толстый
офицер с седой бородкой на опухшем лице, с орденами на шее и на груди, строго сказал...
В другой раз, где-то в поясах сплошного лета, при безветрии, мы прохаживались с отцом Аввакумом все по тем же шканцам. Вдруг ему вздумалось взобраться по трехступенной лесенке на площадку, с которой обыкновенно, стоя, командует вахтенный
офицер. Отец Аввакум обозрел море и потом, обернувшись спиной к нему, вдруг…
сел на эту самую площадку «отдохнуть», как он говаривал.
Когда подводы все наполнились мешками, и на мешки
сели те, которым это было разрешено, конвойный
офицер снял фуражку, вытер платком лоб, лысину и красную толстую шею и перекрестился.
— Да прошу покорно
садиться, — сказал
офицер.
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и
офицером потом. Ну,
садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
В тот день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного
офицера с арестантами из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому городу, так что выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию дорогой, как это бывало прежде, а приехал в
село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
— А то раз, — начала опять Лукерья, — вот смеху-то было! Заяц забежал, право! Собаки, что ли, за ним гнались, только он прямо в дверь как прикатит!..
Сел близехонько и долго-таки сидел, все носом водил и усами дергал — настоящий
офицер! И на меня смотрел. Понял, значит, что я ему не страшна. Наконец, встал, прыг-прыг к двери, на пороге оглянулся — да и был таков! Смешной такой!
Верочка
села к фортепьяно и запела «Тройку» — тогда эта песня была только что положена на музыку, — по мнению, питаемому Марьей Алексевною за дверью, эта песня очень хороша: девушка засмотрелась на
офицера, — Верка-то, когда захочет, ведь умная, шельма! — Скоро Верочка остановилась: и это все так...
Спешившиеся уланы сидели кучками около лошадей, другие
садились на коней;
офицеры расхаживали, с пренебрежением глядя на полицейских; плац-адъютанты приезжали с озабоченным видом, с желтым воротником и, ничего не сделавши, — уезжали.
Все
офицеры, и молодые и старые, поголовно влюблялись в них, а майор Клобутицын даже основал дивизионную штаб-квартиру в
селе, где жили Чепраковы.
Последний встает перед начальством, а дама
офицера, чувствуя себя в полном праве,
садится на его место.
[До 1875 г. каторгой на
Сев<ерном> Сахалине управлял начальник Дуйского поста,
офицер, начальство которого жило в Николаевске.
У них на
селе один
офицер из нашего полка квартировал, так он рассказывал.
— Гето… хоть ты меня выслушай, прапор, — говорил Лех горестно, —
садись, выпей-ка водочки… Они, братец мой, все — шалыганы. — Лех слабо махнул на спорящих
офицеров кистью руки. — Гав, гав, гав, а опыта у них нет. Я хотел рассказать, какой у нас был случай…
Поздоровавшись с тремя
офицерами, Ромашов
сел рядом с Лещенкой, который предупредительно отодвинулся в сторону, вздохнул и поглядел на молодого
офицера грустными и преданными собачьими глазами.
Жена продавца фотографических принадлежностей
села с хозяином,
офицером и старой, глухой дамой в парике, вдовой содержателя музыкального магазина, большой охотницей и мастерицей играть. Карты шли к жене продавца фотографических принадлежностей. Она два раза назначила шлем. Подле нее стояла тарелочка с виноградом и грушей, и на душе у нее было весело.
Потом: «немецкие фабриканты совсем завладели Лодзем»; «немецкие
офицеры живут в Смоленске»; «немецкие
офицеры генерального штаба появились у Троицы-Сергия, изучают русский язык и ярославское шоссе, собирают статистические сведения, делают съемки» и т. д. Что им понадобилось? Ужели они мечтают, что германское знамя появится на ярославском шоссе и
село Братовщина будет примежевано к германской империи?
Только, решивши себе этакую потеху добыть, я думаю: как бы мне лучше этого
офицера раздразнить, чтобы он на меня нападать стал? и взял я
сел, вынул из кармана гребень и зачал им себя будто в голове чесать; а
офицер подходит и прямо к той своей барыньке.
И таким манером он, этот степенный татарин, смотрел, смотрел на эту кобылицу и не обходил ее, как делают наши
офицеры, что по суетливости всё вокруг коня мычутся, а он все с одной точки взирал и вдруг кнут опустил, а сам персты у себя на руке молча поцеловал: дескать, антик! и опять на кошме, склавши накрест ноги,
сел, а кобылица сейчас ушми запряла, фыркнула и заиграла.
Штабс-капитан, однако, сгибаясь, по траншеям благополучно дошел до ложементов, расставил с саперным
офицером, уже в совершенной темноте, людей на работы и
сел в ямочку под бруствером.
Калугин встал, но не отвечая на поклон
офицера, с оскорбительной учтивостью и натянутой официяльной улыбкой, спросил
офицера, не угодно ли им подождать и, не попросив его
сесть и не обращая на него больше внимания, повернулся к Гальцину и заговорил по-французски, так что бедный
офицер, оставшись посередине комнаты, решительно не знал, что делать с своей персоной и руками без перчаток, которые висели перед ним.
«Должно быть, это очень хороший у них
офицер, которого все почитают: верно простой, очень храбрый и гостеприимный», — подумал он, скромно и робко
садясь на диван.
Молодой человек вскочил на ноги, но другой
офицер, постарше, остановил его движением руки, заставил
сесть и, повернувшись к Санину, спросил его, тоже по-французски...
Разменявшись поклонами с г-ми
офицерами и
садясь в карету, Санин, правда, ощущал во всем существе своем если не удовольствие, то некоторую легкость, как после выдержанной операции; но и другое чувство зашевелилось в нем, чувство, похожее на стыд…
Во время первого антракта смотрю со сцены в дырочку занавеса. Публика — умная в провинции публика — почти уже уселась, как вдруг, стуча костылями и гремя шпорами и медалями, движется, возбуждая общее любопытство, коренастый, могучего вида молодой драгунский унтер-офицер, вольноопределяющийся, и
садится во втором ряду.
Тот сначала своими жестами усыпил его, и что потом было с
офицером в этом сне, — он не помнит; но когда очнулся, магнетизер велел ему взять ванну и дал ему при этом восковую свечку, полотенчико и небольшое зеркальце… «Свечку эту, говорит, вы зажгите и
садитесь с нею и с зеркальцем в ванну, а когда вы там почувствуете сильную тоску под ложечкой, то окунитесь… свечка при этом — не бойтесь — не погаснет, а потом, не выходя из ванны, протрите полотенчиком зеркальце и, светя себе свечкою, взгляните в него…
— Вы, значит, не знаете, — говорил последний с одушевлением, — что такое эти господа карабинерные
офицеры и как их разумеют в Москве: генерал-губернатор стесняется приглашать их к себе на балы, потому что они мало что съедают все, что попадется, с жадностью шакалов, но еще насуют себе за фалды, в карман мундира конфет, апельсинов, и все это, если который неосторожно
сядет, раздавит, и из-под него потечет.
Но в самую решительную минуту наш майор
сел на дрожки и уехал, поручив исполнение экзекуции другому
офицеру.
— Скажи, что я верный друг ему, никогда не забуду, — ответил он через переводчика и, несмотря на свою кривую ногу, только что дотронулся до стремени, как быстро и легко перенес свое тело на высокое седло и, оправив шашку, ощупав привычным движением пистолет, с тем особенным гордым, воинственным видом, с которым сидит горец на лошади, поехал прочь от дома Ивана Матвеевича. Ханефи и Элдар также
сели на лошадей и, дружелюбно простившись с хозяевами и
офицерами, поехали рысью за своим мюршидом.
Все встали и по очереди за руку поздоровались с ним. Иван Матвеевич пригласил его на тахту, но он, поблагодарив,
сел на стул у окна. Молчание, воцарившееся при его входе, очевидно, нисколько не смущало его. Он внимательно оглядел все лица и остановил равнодушный взгляд на столе с самоваром и закусками. Бойкий
офицер Петроковский, в первый раз видевший Хаджи-Мурата, через переводчика спросил его, понравился ли ему Тифлис.
Уже по вечерам нынче Передонов не ходил играть на биллиарде. После обеда он запирался в спальне, дверь загромождал вещами, — стул на стол, — старательно заграждался крестами и чураньем и
садился писать доносы на всех, кого только вспомнит. Писал доносы не только на людей, но и на карточных дам. Напишет — и сейчас несет жандармскому
офицеру. И так проводил он каждый вечер.
—
Садись на словесность! — бывало командует взводный
офицер из кантонистов, дослужившийся годам к пятидесяти до поручика, Иван Иванович Ярилов.
—
Садись на словесность! — бывало, командует взводный
офицер из сдаточных, дослужившийся годам к пятидесяти до поручика, Иван Петрович Копьев.
— Ступайте прямо, а там поверните направо, мимо рощи. Вон видите
село Алексеевское? Оно на большой Троицкой дороге. А что, господин
офицер, что слышно о французах?
— Портрет!.. Да она в самом деле хороша. Бедняжка! ну как же ему не реветь? Жигулин!
садись на коня; ты догонишь транспорт и отдашь кирасирскому пленному
офицеру этот бумажник; да постой, я напишу к нему записку.
— А вот изволишь видеть: вчерась я шел от свата Савельича так около сумерек; глядь — у самых Серпуховских ворот стоит тройка почтовых, на телеге лежит раненый русской
офицер, и слуга около него что-то больно суетится. Смотрю, лицо у слуги как будто бы знакомое; я подошел, и лишь только взглянул на
офицера, так сердце у меня и замерло! Сердечный! в горячке, без памяти, и кто ж?.. Помнишь, Андрей Васьянович, месяца три тому назад мы догнали в
селе Завидове проезжего
офицера?
Чрез несколько минут обед кончился.
Офицер закурил сигарку и
сел опять возле окна; Степан Кондратьевич, поглядывая на него исподлобья, вышел в другую комнату; студенты остались в столовой; а Зарецкой, предложив бокал шампанского французу, который в свою очередь потчевал его лафитом, завел с ним разговор о политике.
Рославлев тотчас узнал в сем незнакомце молчаливого
офицера, с которым месяца три тому назад готов был стреляться в зверинце Царского
Села; но теперь Рославлев с радостию протянул ему руку: он вполне разделял с ним всю ненависть его к французам.
— Зачем? — перервал артиллерийской
офицер,
садясь на лошадь. — Мы со всех сторон окружены французами, где нам таскать с собою пленных.
Против Зарецкого и Рославлева, между худощавым стариком и толстым господином, поместился присмиревший Степан Кондратьевич; прочие гости расселись также рядом, один подле другого, выключая
офицера: он
сел поодаль от других на конце стола, за которым оставалось еще много порожних мест.
Затем она тушит лампу,
садится около стола и начинает говорить. Я не пророк, но заранее знаю, о чем будет речь. Каждое утро одно и то же. Обыкновенно после тревожных расспросов о моем здоровье она вдруг вспоминает о нашем сыне
офицере, служащем в Варшаве. После двадцатого числа каждого месяца мы высылаем ему по пятьдесят рублей — это главным образом и служит темою для нашего разговора.
Генерал занял место за столом знакомых ему
офицеров, поклонился всем вставшим при его приходе и громко сказал: «
Садитесь, господа!» — что относилось к нижним чинам. Мы молча кончили обед; Иван Платоныч приказал подать красного румынского вина и после второй бутылки, когда лицо у него повеселело и щеки и нос приняли яркий оттенок, обратился ко мне...
Мокрые
офицеры с мрачными лицами толпились вокруг него. Тут стоял и Венцель с искаженным лицом и уже без сабли. Между тем генеральский кучер, походив у берега и посовав в воду кнутовищем,
сел на козлы и благополучно переехал через воду немного в стороне от того места, где перешли мы; воды едва хватало по оси коляски.
В нашей роте было всего два
офицера: ротный командир — капитан Заикин и субалтерн-офицер — прапорщик Стебельков. Ротный был человек средних лет, толстенький и добрый; Стебельков — юноша, только что выпущенный из училища. Жили они дружно; капитан приголубил прапорщика, поил и кормил его, а во время дождей даже прикрывал под своим единственным гуттаперчевым плащом. Когда роздали палатки, наши
офицеры поместились вместе, а так как офицерские палатки были просторны, то капитан решил
поселить с собою и меня.
В то время, когда Павел Федорович Фермор сидел у тетки, к ней завернули проездом с бывшего в тот день в Красном
Селе развода три уланские
офицера, из которых один, Карл Пиллар фон Пильхау, начал с сожалением рассказывать, что развод не удался.